Я убиваю - Страница 146

146

– Успокойтесь, месье Ронкай, если вы до сих пор еще не потеряли работу, то уверен, так и останетесь в своем кресле. Все окончено.

– Как это понимать – «все окончено»?

– Так и понимать – все окончено. Мне известно, где скрывается Жан-Лу Вердье.

В трубке замолчали. Некоторое время там размышляли. Фрэнк мог оценить гамлетовские сомнения Ронкая. Быть или не быть, верить или не верить…

– Вы уверены?

– На девяносто девять процентов.

– Мало. Хочу на все сто.

– Сто процентов не в этой жизни. Девяносто девять, мне кажется, более чем приемлемо.

– Ну ладно. Где?

– Скажу, но вы сначала сделаете одну вещь.

– Фрэнк, не перегибайте палку.

– Месье Ронкай, должен кое-что пояснить вам. Мне на мою карьеру уже наплевать. А вам на свою – отнюдь. Если откажете в моей просьбе, кладу трубку и первым же самолетом из Ниццы отправляюсь к чертям собачьим. И вы, недвусмысленно выражаясь, можете вместе с вашим приятелем Дюраном пойти и застрелиться. Я понятно объясняю?

Молчание. Передышка, чтобы не умереть. Потом снова голос Ронкая, исполненный сдерживаемого гнева.

– Говорите, что вам нужно.

– Мне нужно ваше слово чести, что комиссар Никола Юло будет считаться погибшим при выполнении служебного задания, и его вдова получит пенсию, какая полагается вдове героя.

Снова передышка. Более важная. Когда пересчитываются яйца. Услышав ответ Ронкая, Фрэнк был рад, что тот досчитал до двух.

– Хорошо, согласен. Договорились. Даю слово чести. Теперь ваш черед.

– Отправляйте людей и скажите инспектору Морелли, чтобы позвонил мне на мобильник. И почистите мундир к пресс-конференции.

– Куда отправлять людей?

Наконец Фрэнк произнес слова, за которые Ронкай заплатил своим обещанием.

– Босолей.

– Босолей? – с недоверием переспросил директор.

– Именно. Все это время сукин сын Жан-Лу не выходил из своего дома.

56

Пьеро взял пластиковый стаканчик с кока-колой, который Барбара протянула ему, и стал пить, как бы стесняясь людей.

– Хочешь еще?

Пьеро покачал головой. Протянул ей пустой стаканчик и, весь красный, отвернулся к столу, на котором складывал в стопку компакт-диски. Барбара нравилась ему и в то же время немного пугала. Мальчик был влюблен в нее, это видно было по его взглядам украдкой, молчанию и бегству при ее появлении. Стоило ей обратиться к нему, как он тут же густо краснел.

Девушка давно заметила, что Пьеро неравнодушен к ней. Это была типично детская влюбленность, вполне отвечавшая его внутреннему возрасту, и к ней, как к любому чувству, следовало относиться с уважением. Барбара знала, как велика была потребность любить в душе этого странного мальчика, который, казалось, был раз и навсегда напуган миром: в нем сохранились чистота и искренность, свойственные только детям и собакам – тем, кто не нуждается ни в каком вознаграждении.

Однажды она нашла маргаритку на микшере. Когда поняла, что таинственным дарителем простого цветка был он, чуть не умерла от прилива нежности.

– Хочешь еще бутерброд? – спросила она, глядя ему в спину.

Мальчик снова покачал головой, не оборачиваясь. Было обеденное время, и они заказали в «Старз-энд-барз» блюдо булочек и бутербродов. После истории с Жан-Лу помещения «Радио Монте-Карло», казалось, превратились в царство тишины, если не считать музыки и голосов, доносившихся из динамиков. Люди бродили, похожие на призраков. Здание, словно Форт-Аламо – мексиканцы, все время осаждали журналисты. Каждого штатного сотрудника они преследовали, за каждым следили, наблюдали. Каждому совали микрофон под нос, тыкали в лицо телекамеру, репортеры караулили у дома, у подъезда. Впрочем последние события оправдывали упорство и настойчивость журналистов.

Жан-Лу Вердье, главная фигура на «Радио Монте-Карло», оказавшийся убийцей-психопатом, все еще где-то скрывался, мрачным призраком витая над Княжеством. Когда об этом стало известно, число слушателей радиостанции – из-за присущего людям болезненного любопытства – едва ли не удвоилось.

Роберт Бикжало, прежний Роберт Бикжало, сделал бы тройной сальто-мортале с поворотом, узнав как фантастически выросла аудитория. Но теперь он выполнял свою работу машинально, курил как турок, и изъяснялся односложными словами, как впрочем и все остальные. Ракель отвечала на звонки механическим голосом телефонного секретаря. Барбара, стоило ей оторваться от работы и задуматься, тут же начинала плакать.

Сам президент звонил только при крайней необходимости.

Удручающее душевное состояние еще более обострилось после известия о трагической смерти Лорана, случившейся два дня назад, когда его пытались ограбить. Это было, что называется, последним ударом. Атмосфера окончательно сделалась гнетущей, и люди, и без того почти бесплотные, стали совсем угасать.

Но больше всех страдал Пьеро.

Он замкнулся в тягостном молчании и отвечал на вопросы, когда к нему обращались, только утвердительным или отрицательным кивком. На радио он присутствовал теперь безмолвно, выполняя свою работу так, словно его и не было вовсе. Он часами сидел в архиве, и Барбара, тревожась, даже спускалась к нему посмотреть, все ли в порядке. А дома убивалась его мать. Пьеро все время слушал музыку в наушниках, они словно помогали ему полностью отгородиться от окружающего мира.

Он перестал улыбаться. И больше не включал радио.

Мать была в отчаянии. Работа на «Радио Монте-Карло», ощущение причастности к общему делу, деньги, которые Пьеро зарабатывал (мать никогда не забывала подчеркнуть, сколь они необходимы в домашнем хозяйстве) – все это открыло ему дверь в мир.

146