Я убиваю - Страница 79

– Кто ты?

Некоторое время стоит тишина, потом пришедший отвечает ему теплым, приятным голосом.

– Это имеет какое-нибудь значение?

– Да, для меня имеет.

– Мое имя, наверное, ничего тебе не скажет. Да тебе и ни к чему знать, кто я. Мне важно убедиться, понимаешь ли ты, что я такое и почему я тут.

– Могу представить. Слышал о тебе. Ждал тебя, думаю. В глубине души даже призывал.

Он проводит рукой по волосам. Ему хотелось бы коснуться и волос пришедшего, провести рукой по его лицу, телу, потому что руки – его глаза. Теперь.

Тот же теплый, приятный голос отвечает ему из темноты.

– Вот я и здесь.

– Думаю, я уже ничего не могу больше ни сказать, ни сделать.

– Нет, ничего.

– Значит, все конечно. Наверное, так даже лучше, в каком-то смысле. У меня никогда не хватило бы смелости.

– Хочешь музыку?

– Да, пожалуй. Нет, уверен – хочу.

В темноте и тишине он отчетливо слышит, как вставляется компакт-диск. Пришедший не включил свет и возится со стереоустановкой. У него, должно быть, глаза, как у кошки, если ему хватает слабого света из окна и красных светодиодов на аппаратуре.

Спустя мгновение комнату заполняют звуки корнета. Он не знает этой мелодии, но с первых же тактов она странным образом напоминает ему музыку Нино Рота к «Дороге» Феллини. Он танцевал под нее в «Ла Скала», в Милане, в начале своей карьеры, в балете по этому фильму, с прима-балериной, но помнит сейчас не имя, а только нереальную красоту ее тела.

Он обращается в темноту, откуда исходит музыка.

– Кто это?

– Роберт Фултон. Величайший музыкант…

– Слышу. Чем он дорог тебе?

– Одним давним воспоминанием. Отныне и впредь оно будет и твоим.

Наступает долгая, какая-то недвижная тишина. Ему кажется вдруг, что тот, другой, ушел. Но когда он обращается к нему, ответ из темноты звучит совсем рядом.

– Могу я попросить тебя об одном одолжении?

– Да, если это в моих силах.

– Позволь прикоснуться к тебе.

Тихий шелест ткани. Стоящий наклоняется, и он чувствует тепло его дыхания – дыхания мужчины. Мужчины, которого в прежние времена и в другой ситуации он хотел бы узнать поближе…

Он протягивает руки, прикасается к его лицу, проводит по нему подушечками пальцев до самых волос. Обводит линию носа, трогает скулы и лоб. Руки – это его глаза. Теперь они смотрят вместо них.

Ему не страшно. Ему интересно, сейчас он только удивлен.

– Вот ты какой, – шепчет он.

– Да, – просто отвечает тот, выпрямляясь.

– Зачем ты это делаешь?

– Потому что должен.

Он довольствуется таким ответом. Он тоже в прошлом делал то, что считал своим долгом. У него есть только один, последний вопрос к пришедшему. В сущности, он ведь всего лишь человек. Человек, испугавшийся не конца, а только страдания.

– Будет больно?

Он не может видеть, как пришедший достает из холщовой сумки, висящей на плече, пистолет с глушителем. Не видит ствола, нацеленного на него. Не видит слабого отблеска света, падающего из окна на гладкую сталь.

– Нет, не больно.

Он не видит, как белеют костяшки пальцев, когда тот спускает курок. Его слова сливаются во мраке с глухим свистом пули, разрывающей сердце.

32

– У меня нет никакого желания гнить в тюрьме, пока не закончится эта история. И самое главное, я не желаю, чтобы меня использовали, как приманку!

Роби Стриккер поставил бокал с «Гленморанжи», из которого только что отпил, поднялся с дивана и пошел взглянуть на улицу из окна своей квартиры. Мальва Рейнхарт, молодая американская актриса, сидевшая на диване у противоположной стены, переводила свои фантастические сиреневые глаза – объяснение и причину успеха в течение нескольких первых лет – с него на Фрэнка. Она выглядела поникшей и растерянной. Казалось, она неожиданно вышла из роли, которую играла на публике, – взгляды длятся чуть дольше, декольте чуть глубже обычного. Исчезло агрессивное самодовольство, которым она потрясала, как оружием, когда Фрэнк и Юло встретили их у дверей «Джиммиз», самой элитной дискотеки в Монте-Карло.

Они стояли на асфальтированной площадке у летнего стадиона чуть в стороне от голубой неоновой вывески, и с кем-то разговаривали. Фрэнк и Юло вышли из машины и направились прямо к ним. Едва завидев их, человек, с которым они беседовали, удалился, оставив их одних в свете фар.

– Роби Стриккер? – спросил Никола.

Тот смотрел на них, не понимая.

– Да, – ответил он не совсем уверенно.

– Я комиссар Юло из Службы безопасности, а это Фрэнк Оттобре из ФБР. Нужно поговорить. Не проедете ли с нами?

Похоже, ему стало весьма не по себе, когда он услышал, с кем имеет дело. Почему, Фрэнк понял позднее, когда притворился, будто не заметил, как тот довольно неуклюже избавился от пакетика кокаина. Затем Стриккер кивнул на молодую женщину, стоявшую рядом и смотревшую на них в полном изумлении. Они говорили по-французски, и она не поняла ни слова.

– Вместе или я один?… То есть, я хотел сказать, что это Мальва Рейнхарт и…

– Ты не арестован, если именно это тебя интересует, – произнес Фрэнк по-итальянски. – Думаю, тебе лучше поехать с нами. В твоих же интересах. У нас есть основания полагать, что твоя жизнь в опасности. Может быть, и ее тоже.

И тут же, в машине, его ввели в курс дела. Стриккер побледнел, как покойник, и Фрэнк подумал, что если бы тот стоял, у него подкосились бы ноги. Потом Фрэнк повторил все по-английски для Рейнхарт, и настал ее черед утратить дар речи и цвет лица. Молодая, сексапильная актриса словно перенеслась внезапно в мир черно-белого немого кино.